Ты была самой доброй, самой теплой и самой ручной кошкой из всех моих кошек. Прощай, Мыша.
Записи с темой: ВОСПОМИНАНИЯ (9)
суббота, 01 октября 2016
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Моя кошка, прожившая со мной 17 лет, ушла по Мосту Радуги.
Ты была самой доброй, самой теплой и самой ручной кошкой из всех моих кошек. Прощай, Мыша.
Ты была самой доброй, самой теплой и самой ручной кошкой из всех моих кошек. Прощай, Мыша.
воскресенье, 25 сентября 2016
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
суббота, 12 января 2008
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Мне холодно. Холодно снаружи, холодно внутри. Я эволюционирую, но как-то медленно, почти незаметно. Давно уже живу двойной жизнью: снаружи происходит одно, а я воображаю себе другое. Я знаю разницу между реальным и воображаемым. Но это не спасает. Зона возбуждения в моем мозгу слишком стара: всю свою жизнь девочка придумывала себе папу. Но папа никогда не придумывал себе девочку…
А когда я начала придумывать и воображать? Ну, не в девять лет, когда отец уехал «на БАМ», а позже, когда я узнала, что он не вернется. Может быть, когда мне становилось грустно и одиноко. Или когда мы получали от него небольшие посылки то с копченой колбасой, то с ананасами, то с джинсами, то с великолепными вельветовыми брюками, которые пришлось продать, так как они были мне малы. Или когда года через три классная руководительница Надежда Константиновна начала злорадно вопрошать: «А что, Галя, твой отец все еще на БАМе?»
Нет, он никогда не был совсем уж «моим». Он работал, был постоянно чем-то занят, то уезжал, то снова приезжал. «Шабашил», как говорила моя мама. Сейчас я помню его только по фотографиям, да по нескольким моментам. Я помню, как он нес меня на плечах в детский сад, был гололед и он упал, рукой угодил в грязь, но меня удержал. Потом еще помню, как учил меня рисовать простым карандашом. Учил выжигать на фанерке. Клеил со мной воздушного змея из газет и планок, а потом запускал его на поле за тринадцатым домом. На море швырнул в мою строну медузу и попал мне в лицо. Скрипел струной на гитаре несмазанной дверью, потому что я просила. Ночью придерживал шкаф, который трясся от небольшого землетрясения, звеня стеклами и посудой.
Я помню вот еще что. Раннее утро на море, солнце еще не взошло. Мне где-то четыре года. Я стою на берегу. Ровная гладь воды, без малейшего движения. Серое с фиолетовым оттенком небо. Над морем стоит дымка, так, что не видно, где заканчивается вода и начинается небо. И отец, большой, сильный - рядом.
Он умер в прошлом году. Я узнала только этим летом. Мама позвонила, рассказала, она и сама была не в курсе. Я заплакала. Я любила его. Давно, ребенком, я его любила. Но потеряла я его гораздо раньше.
Прощай, папа.
А когда я начала придумывать и воображать? Ну, не в девять лет, когда отец уехал «на БАМ», а позже, когда я узнала, что он не вернется. Может быть, когда мне становилось грустно и одиноко. Или когда мы получали от него небольшие посылки то с копченой колбасой, то с ананасами, то с джинсами, то с великолепными вельветовыми брюками, которые пришлось продать, так как они были мне малы. Или когда года через три классная руководительница Надежда Константиновна начала злорадно вопрошать: «А что, Галя, твой отец все еще на БАМе?»
Нет, он никогда не был совсем уж «моим». Он работал, был постоянно чем-то занят, то уезжал, то снова приезжал. «Шабашил», как говорила моя мама. Сейчас я помню его только по фотографиям, да по нескольким моментам. Я помню, как он нес меня на плечах в детский сад, был гололед и он упал, рукой угодил в грязь, но меня удержал. Потом еще помню, как учил меня рисовать простым карандашом. Учил выжигать на фанерке. Клеил со мной воздушного змея из газет и планок, а потом запускал его на поле за тринадцатым домом. На море швырнул в мою строну медузу и попал мне в лицо. Скрипел струной на гитаре несмазанной дверью, потому что я просила. Ночью придерживал шкаф, который трясся от небольшого землетрясения, звеня стеклами и посудой.
Я помню вот еще что. Раннее утро на море, солнце еще не взошло. Мне где-то четыре года. Я стою на берегу. Ровная гладь воды, без малейшего движения. Серое с фиолетовым оттенком небо. Над морем стоит дымка, так, что не видно, где заканчивается вода и начинается небо. И отец, большой, сильный - рядом.
Он умер в прошлом году. Я узнала только этим летом. Мама позвонила, рассказала, она и сама была не в курсе. Я заплакала. Я любила его. Давно, ребенком, я его любила. Но потеряла я его гораздо раньше.
Прощай, папа.
суббота, 01 декабря 2007
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Этот рассказик был написан мной в начале 2005 года, в разгар моей влюбленности в Саньку. Тогда в моей реальной жизни творились невообразимые вещи. В виртуальной же я парила в полуметре над землей. Может быть поэтому любовь моя к Саньке была такой сильной... Но неважно.
читать дальше
читать дальше
воскресенье, 27 мая 2007
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Ровно год сегодня, как я вышла замуж за Ромку. Чувства по этому поводу двойственные. С одной стороны я рада, я помню, как я была счастлива и в тот момент, и те двадцать дней в мае, и потом, когда приехала, и сейчас иногда. С другой – меня до сих пор раздирают внутренние противоречия: а надо было это все делать, переезжать в другую страну, тащить с собой сына и кошку, оставлять маму и подруг, квартиру и Крым?... Но, как говорил Ромка, уговаривая меня приехать: "лучше сделать и жалеть, чем не сделать, а потом жалеть, что не сделал".
Я сделала. Да, я иногда жалею, что приехала. Но я точно знаю, что если бы я этого не сделала, то жалела бы гораздо больше!
А как мы смеялись, когда расписывались! Мы старались сдержать хохот, но получалось плохо. Я едва попала ручкой в нужное место, чтобы оставить автограф. Вместе с нами смеялась тётя, осуществлявшая "церемонию" и Ромкин друг, фотографировавший нас.
читать дальше

Я сделала. Да, я иногда жалею, что приехала. Но я точно знаю, что если бы я этого не сделала, то жалела бы гораздо больше!
А как мы смеялись, когда расписывались! Мы старались сдержать хохот, но получалось плохо. Я едва попала ручкой в нужное место, чтобы оставить автограф. Вместе с нами смеялась тётя, осуществлявшая "церемонию" и Ромкин друг, фотографировавший нас.
читать дальше

суббота, 12 мая 2007
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Я встречала его в симферопольском аэропорту. Самолет из Израиля опоздал на 1,5 часа и вместе обещанных 22:40 прилетел в 0:15. Я все это время ждала спокойно, волнуясь только, что что-то произошло и он вообще не прилетит. Но самолет приземлился, и снаружи, сквозь огромное окно, встречающие с восторгом разглядывали своих родных и близких, проходящих паспортный контроль.
Я его сразу узнала, как только увидела. И заулыбалась, обрадовавшись, что он выглядит так, каким я его представляла, и в то же время немного забавно. Издалека ему нельзя было дать 41 год, он напоминал 25-летнего и по короткой стрижке, и по одежде: светлой куртке с капюшоном и нарисованными зелеными листьями канабиса.
А потом встречающие стояли около двери и не менее восторженно ждали выхода прилетевших. Первому же вышедшему человеку бросилась на шею пожилая женщина и закричала: «Леша, родненький!» Атмосфера была непередаваемо радостной.
Я стояла на лестнице и с высоты смотрела, когда же в дверях появится смешной Ромка. наконец он вышел, ища меня глазами в толпе. А потом посмотрел на лестницу и увидел улыбающуюся меня. Он сразу меня узнал, я уверена. Он опустил голову, словно смутившись, а потом снова несмело взглянул на меня. И я поняла, что мне надо к нему, дотронуться до него, прижаться. Сбежав по ступенькам, я подошла к нему.
Он был не такой, как на фотографиях. Он был невысокого роста, чуть выше меня. Короткая стрижка шла ему, но действительно делала моложе. Глаза его были уставшими, и в то же время сияли. Мне было немного неловко. Я смотрела на него, улыбаясь до ушей, и ничего не могла сказать, потому что он был тут – Ромка, которого я ждала. Он стоял рядом со мной и я могла взять его за руку. И рука была – реальной.
Ромкины воспоминания о нашей первой встрече
Я его сразу узнала, как только увидела. И заулыбалась, обрадовавшись, что он выглядит так, каким я его представляла, и в то же время немного забавно. Издалека ему нельзя было дать 41 год, он напоминал 25-летнего и по короткой стрижке, и по одежде: светлой куртке с капюшоном и нарисованными зелеными листьями канабиса.
А потом встречающие стояли около двери и не менее восторженно ждали выхода прилетевших. Первому же вышедшему человеку бросилась на шею пожилая женщина и закричала: «Леша, родненький!» Атмосфера была непередаваемо радостной.
Я стояла на лестнице и с высоты смотрела, когда же в дверях появится смешной Ромка. наконец он вышел, ища меня глазами в толпе. А потом посмотрел на лестницу и увидел улыбающуюся меня. Он сразу меня узнал, я уверена. Он опустил голову, словно смутившись, а потом снова несмело взглянул на меня. И я поняла, что мне надо к нему, дотронуться до него, прижаться. Сбежав по ступенькам, я подошла к нему.
Он был не такой, как на фотографиях. Он был невысокого роста, чуть выше меня. Короткая стрижка шла ему, но действительно делала моложе. Глаза его были уставшими, и в то же время сияли. Мне было немного неловко. Я смотрела на него, улыбаясь до ушей, и ничего не могла сказать, потому что он был тут – Ромка, которого я ждала. Он стоял рядом со мной и я могла взять его за руку. И рука была – реальной.
Ромкины воспоминания о нашей первой встрече
четверг, 03 мая 2007
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Вспомнила, как в течение нескольких лет смотрела сериал «Баффи – истребительница вампиров» по Новому каналу. С первого июня обычно начинали показывать сериал с самого начала и показывали все лето и часть осени, каждый год прибавляя пару сезонов. Так что первые два сезона «Баффи» я смотрела раза четыре или пять, не меньше.
Сценаристу и режиссеру Джоссу Ведону удалось создать целый мир, населенный людьми, вампирами, демонами и силами тьмы. Я с удовольствием погружалась в него на 40 минут каждый день, переживая с героями все их перипетии. Удивительно. Выдуманные миры и «настоящие» герои – это так привычно для меня, так… жизненно.

Сценаристу и режиссеру Джоссу Ведону удалось создать целый мир, населенный людьми, вампирами, демонами и силами тьмы. Я с удовольствием погружалась в него на 40 минут каждый день, переживая с героями все их перипетии. Удивительно. Выдуманные миры и «настоящие» герои – это так привычно для меня, так… жизненно.

понедельник, 05 марта 2007
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Не бьется ничего внутри, не горит, не рвется на свободу, грозя перевернуть вещи, представления, судьбы. Внутренним взором я перестала видеть то, что видела раньше - сны наяву.
Затмение.
Мне осталось только молчаливо любоваться закатами. Но уже совсем не так, как я делала когда-то:
«Мои окна выходят на северо-запад, и почти каждый ясный вечер я наблюдаю закат.
Я вижу прекрасное небо.
Я вижу потрясающие облака и пробивающиеся сквозь них лучи предзакатного солнца.
И именно в этот момент я думаю, что это и есть - Бог.
Он там, в этих великолепных облаках, потому что именно там Он и должен находиться.
Он там, в этих сияющих лучах, потому что только Ему под силу создать такую красоту.
Он там, в этом невыразимо прекрасном небе, которое не в силах повторить ни один художник.
Этот закат и есть Бог, потому что глядя на него, внутри рождается благоговение и хочется плакать от счастья».
А теперь мои окна смотрят строго на юг. И я болею.
Вчера зато мне удалось немного посмотреть на лунное затмение, хотя ужасно хотелось спать.
Выглядело оно примерно вот так:

Красота.
Затмение.
Мне осталось только молчаливо любоваться закатами. Но уже совсем не так, как я делала когда-то:
«Мои окна выходят на северо-запад, и почти каждый ясный вечер я наблюдаю закат.
Я вижу прекрасное небо.
Я вижу потрясающие облака и пробивающиеся сквозь них лучи предзакатного солнца.
И именно в этот момент я думаю, что это и есть - Бог.
Он там, в этих великолепных облаках, потому что именно там Он и должен находиться.
Он там, в этих сияющих лучах, потому что только Ему под силу создать такую красоту.
Он там, в этом невыразимо прекрасном небе, которое не в силах повторить ни один художник.
Этот закат и есть Бог, потому что глядя на него, внутри рождается благоговение и хочется плакать от счастья».
А теперь мои окна смотрят строго на юг. И я болею.
Вчера зато мне удалось немного посмотреть на лунное затмение, хотя ужасно хотелось спать.
Выглядело оно примерно вот так:

Красота.
суббота, 17 февраля 2007
Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в свое время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше, и говорили, что и влезать-то на них было незачем...
Когда мне было лет десять, я украла фломастер. Красивый такой фломастер, красный, прекрасно пишущий. Я занималась уборкой класса и обнаружила его в ящике учительского стола. Он был Тем Самым Фломастером, который мне всегда хотелось иметь. Но купить себе такой же я не могла: мне было десять лет, своих денег у меня не было, да и с продажей фломастеров в то время было что-то совсем плохо.
И вот, я его взяла. Я уговорила себя его взять, потому что стол был ничей, ящик был почти пустой, всего с несколькими листочками бумаги и – Фломастером. Если кто-то оставил его там, случайно, значит хозяина у него не было. И это значит, что я могу сделать его своим…
Когда уборка была закончена, я взяла его и, спрятав в рукав, унесла с собой. Я до сих пор помню это ощущение: прикосновение холодного фломастера к моей коже. Больше всего я боялась, что он случайно выпадет и что это кто-то заметит, хотя сейчас я понимаю, что никто не видел, как я его брала, и я могла бы просто открыто нести его, как свой собственный, принадлежащий лично мне фломастер.
Я так и не сделала его своим. Не смогла. Я не помню, куда он девался потом, может быть я его выбросила, а может быть подарила. А может быть он валялся у меня долгое время где-то в дальнем углу, изредка напоминая мне о моем Грехе. Ведь это был грех для меня – взять чужое, может быть и давно вожделенное, но – не моё!
Такой вот существует для меня закон, основанный на человеческих и общественных законах. Но он для меня – личный. Я пыталась потом, в дальнейшей жизни, еще несколько раз нарушить этот закон, словно проверяя его на прочность, а может быть – проверяя себя. Каждый раз результат был один: я брала чужую вещь, но я всегда помнила, что это за вещь, и она всегда давила на меня своей чуждостью.
Я знаю, что существуют более тяжелые грехи, которые требуют настоящего наказания или даже кары. Но я не хочу проверять для себя прочность остальных законов, потому что я уже поняла, что сделал со мной фломастер, украденный в десять лет. Он остался со мной навсегда.
И вот, я его взяла. Я уговорила себя его взять, потому что стол был ничей, ящик был почти пустой, всего с несколькими листочками бумаги и – Фломастером. Если кто-то оставил его там, случайно, значит хозяина у него не было. И это значит, что я могу сделать его своим…
Когда уборка была закончена, я взяла его и, спрятав в рукав, унесла с собой. Я до сих пор помню это ощущение: прикосновение холодного фломастера к моей коже. Больше всего я боялась, что он случайно выпадет и что это кто-то заметит, хотя сейчас я понимаю, что никто не видел, как я его брала, и я могла бы просто открыто нести его, как свой собственный, принадлежащий лично мне фломастер.
Я так и не сделала его своим. Не смогла. Я не помню, куда он девался потом, может быть я его выбросила, а может быть подарила. А может быть он валялся у меня долгое время где-то в дальнем углу, изредка напоминая мне о моем Грехе. Ведь это был грех для меня – взять чужое, может быть и давно вожделенное, но – не моё!
Такой вот существует для меня закон, основанный на человеческих и общественных законах. Но он для меня – личный. Я пыталась потом, в дальнейшей жизни, еще несколько раз нарушить этот закон, словно проверяя его на прочность, а может быть – проверяя себя. Каждый раз результат был один: я брала чужую вещь, но я всегда помнила, что это за вещь, и она всегда давила на меня своей чуждостью.
Я знаю, что существуют более тяжелые грехи, которые требуют настоящего наказания или даже кары. Но я не хочу проверять для себя прочность остальных законов, потому что я уже поняла, что сделал со мной фломастер, украденный в десять лет. Он остался со мной навсегда.